Катерина Шалкина – прима труппы Béjart Ballet Lausanne, одна из немногих современных танцовщиц, кто успел поработать с самим Морисом Бежаром. Бежар заметил ее, студентку Киевского хореографического училища, на конкурсе в Лозанне. А после – предложил стипендию в своей школе «Рудра» и первые роли в балетах. Специально для Balletristic балерина рассказала, как начинался ее путь в карьере, в чем особенности работы с Бежаром, и почему танцовщикам до сих пор интересна классика.
В детстве родители отправляли меня в разные кружки, чтобы понять, что мне больше всего нравится. Так я попала в 5 лет в хореографический колледж «Кияночка» и осталась. Растягиваться было не больно, все время играла музыка, мне нравилось под нее двигаться. И в 10 лет я осознанно решила поступать в училище.
Балет – это же так красиво! Идешь в театр, смотришь, как они там танцуют в прекрасных платьях под прекрасную музыку. И умирают, и оживают! Это меня всегда восхищало! В детстве бабушка повела меня на «Жизель», и я расплакалась, когда героиня умерла в первом акте. А потом смотрю – во втором акте она снова танцует. Говорю бабушке: «Ой! Она ведьма!»
Моя бабушка мечтала стать балериной, даже поступила в училище, но война разрушила все ее планы. Поэтому она привила любовь к балету мне.
В детстве все хотят стать звездами. Танцевать «Лебединое», носить тиару и пачку. Но потом понимают, какой труд за этим стоит, и многим сразу становится не интересно.
Быть танцовщицей – значит, каждый день себя заставлять и перебарывать. Иногда встаю утром и понимаю, что ничего не двигается – ни ноги, ни руки, ни голова. И я просто волоку себя на класс. Но если заставлю себя автоматически пройти урок и сделать хотя бы 2-3 прыжка, то мышцы оживут, тело проснется и в итоге скажет мне спасибо.
Видео:
Я всегда хотела быть классической балериной. На постсоветском пространстве это считалось эталоном красоты. А при Союзе вообще говорили, что балет – чуть ли не главное, что есть в стране. К тому же, у нас не было никакой информации о других стилях. Даже сейчас, я считаю, в Украине ее недостаточно. Молодым негде пробовать альтернативную хореографию, поэтому их так привлекает классический репертуар.
После конкурса в Лозанне на предпоследнем курсе училища у меня был выбор – ехать в Штутгарт и танцевать классику или в школу «Рудра» к Морису Бежару. Я, конечно, видела себя в Штутгарте, но родители буквально заставили меня поехать учиться к Бежару. Говорили: «Это же живая легенда! Неизвестно, сколько он еще проживет, и у тебя есть единственный в мире шанс с ним поработать!»
Первые 3 месяца в «Рудре» я рыдала, не понимала, зачем все это нужно. Там же преподают и пение, и игру на барабанах, и единоборства. А на первую репетицию мне сказали приходить в кроссовках. Я посмотрела на педагогов, как на сумасшедших: «Какие кроссовки? Что вообще происходит?». Мы репетировали «Мессу для настоящего времени» на музыку Пьера Анри, и сейчас я понимаю, какой это был шанс – прикоснуться к такому произведению. А тогда не понимала.
Морис требовал от своих танцовщиков естественности. Главное – ничего не наигрывать. И когда артист начинал двигаться, как чувствовал в данный момент, Морис говорил: «Вот, это так!».
Первым делом в «Рудре» меня научили раскрепощаться. Да, у меня были хорошие данные – батманы, прыжки. Но совершенно не было ощущения земли – в балете же всегда заставляют тянуться наверх. Надо было учиться двигаться по-новому, чтобы танец выглядел естественно.
Морис очень любил ставить хореографию на пуантах, экспериментировать. Он любил ломать каноны классического танца, но так, чтобы это выглядело эстетично. И моя сильная классическая выучка помогла мне быстро стать солисткой.
Бежар всегда давал шанс молодежи. Сделаешь партию – у тебя большое будущее в труппе. Не сделаешь – тебя быстро забудут. С ним всегда нужно было быть готовым на 100%.
Когда мне был 21 год, Морис дал мне главную партию Избранницы в «Весне священной». Сейчас смотрю записи и вижу, что я физически совсем не была готова – у меня силы в ногах не хватало, чтобы выполнить все мелкие прыжочки. Но во мне была какая-то чистота, невинность, и, видимо, это сработало.
В «Рудре» танцовщики учатся петь и играть на барабанах, чтобы чувствовать ритм. К тому же, пение развивает легкие и учит правильно дышать. А еще там преподают кендо – японское искусство фехтования. После 7 часов репетиций нам приходилось надевать маску, брать в руки палку и драться. Морис делал это специально. После целого дня в студии необходимо уметь концентрироваться перед спектаклем. И Морис говорил: «Ты прошел свой день, а теперь сосредоточься. Дерись и выкладывай всю энергию, которая у тебя есть».
Видео:
Балет – это не 100%, это 300% самоотдачи. Молодые сегодня этого не знают, они на себе экономят.
В хореографии Бежара много индийских и африканских мотивов. Нужно знать все позиции рук, пальцев, чтобы танцевать правильно. В «Рудре» мы учили индийский алфавит, это помогает видеть логику в каждом движении. Так что я не люблю, когда хореографию Мориса учат по записям и потом танцуют где-то на концертах и конкурсах. Если человек не знает, что он делает, лучше не браться, не копировать плохо.
Умение делать паузу – один из главных принципов хореографии Бежара. Он считал, что паузы нужно выдерживать везде, потому что они всегда скажут больше, чем пустота движений. Морис хотел быть режиссером и драматическим артистом, поэтому в балете у нас всегда был театр.
Сейчас очень модно ставить хореографию без смысла. И это плохо, потому что артистам становится скучно просто двигаться под музыку. Они все равно ищут для себя какой-то смысл, чтобы выразить движение. Многие хотят вернуться к тем временам, как у Мориса – чтобы было, что сказать.
Видео:
Думаю, я бы согласилась станцевать классику. Я очень люблю драматические балеты, где можно играть, выражать чувства. Спектакль «Спящая красавица» очень красивый, но я бы не стала его танцевать. Мне не интересны пустые принцессы. Сегодня мне больше нравятся «Жизель», «Ромео и Джульетта», «Дама с камелиями», «Манон», «Майерлинг», «Кармен-сюита» и «Кармен» Ролана Пети.
Сейчас в труппе Béjart Ballet Lausanne из 40 человек всего 3 артиста, которые работали непосредственно с Морисом. Когда он умер (в 2007 году – прим. ред.), многие покинули компанию. Я тоже собиралась, но потом решила, что хочу помочь сохранить наследие и показать новым танцовщикам, как хореография Бежара выглядит на самом деле. Сам он был против и говорил: «Мои балеты уйдут со мной». Но, я считаю, это несправедливо к будущим поколениям.
Мы должны беречь шедевры, но и, конечно, идти вперед, пробовать синтез разных искусств. Нельзя быть компанией-музеем, где идет один и тот же репертуар.
Иллюстрации: Анна Гончарова.