В 1760 году французский балетмейстер Жан-Жорж Новерр опубликовал «Письма о танцах и балетах» и навсегда реформировал искусство, которое прежде было не более чем зрелищным, но бессвязным придатком к опере. Новерр рассматривал балет как самостоятельное действенное произведение, призывал его к естественности, осмысленности и к гармоничному сотрудничеству с другими искусствами. В своих 15 письмах он подытожил опыт предыдущих поколений и предугадал развитие балета минимум на 2 столетия вперед – идеям Новерра обязан русский балет 20 века, многие его комментарии актуальны до сих пор. Balletristic публикует краткий конспект главного теоретического сочинения о балете всех времен и делится современными находками.

Со времен Августа и до наших дней балеты представляли собой лишь бледные наброски того, чем они могут еще стать. Это порожденное гением и вкусом искусство способно принимать все более разнообразные формы, совершенствуясь до бесконечности. История, мифы, живопись — все искусства объединились для того, чтобы извлечь своего собрата из тьмы безвестности, в коей он пребывает; приходится лишь удивляться, как могли сочинители балетов доселе пренебрегать столь могучими союзниками.

Великую ошибку совершает тот, кто пытается сочетать противоположные друг другу жанры, смешивая воедино возвышенное и комическое, благородное и низкое, галантное и шутовское. Подобного рода грубые, но весьма частые ошибки свидетельствуют о недалеком уме сочинителя и лишь выставляют напоказ его дурной вкус и невежество. Другой ошибкой является повторение по два-три раза одних и тех же положений – подобный прием лишь охлаждает действие и обедняет сюжет.

Одной из существенных сторон балета, бесспорно, является разнообразие; вводные эпизоды и вытекающие из них картины должны следовать друг за другом стремительно; если действие не щипается быстро, если сцены тянутся вяло, если пламя воодушевления не чувствуется равно во всех частях представления – и больше того! – не разгорается все сильнее по мере того, как развивается интрига, — значит план плохо построен, значит он грешит против театральных правил. Такой спектакль не вызовет у зрителя других чувств, кроме скуки.

Искусный балетмейстер с самого начала должен заранее представить себе эффект всего спектакля и никогда не жертвовать целым ради частности. Отнюдь не забывая о главных персонажах представления, он должен помнить и об остальных; если он сосредоточивает все свое внимание на одних только первых танцовщицах, действие становится холодным, стремительность сцен замедляется, и представление теряет весь свой эффект.

Театр не терпит ничего лишнего; поэтому необходимо изгонять со сцены решительно все, что может ослабить интерес, и выпускать на нее ровно столько персонажей, сколько требуется для исполнения данной драмы.

Живопись и танец имеют перед другими искусствами то преимущество, что они принадлежат всем странам, всем народам; что язык их внятен повсеместно, и они повсюду способны возбуждать одни и те же ощущения.

Прекрасная картина есть лишь копия природы; прекрасный балет — это сама природа, но природа, украшенная всеми чертами искусства.

Если вы обратитесь к Лукиану, сударь, вы прочтете у него, какими качествами должен отличаться великий балетмейстер; вы увидите, с каким прилежанием надлежит ему изучать историю, мифологию, поэтические творения древности и различные науки. Ибо только обладая отчетливыми знаниями во всех этих областях, можем мы надеяться преуспеть в своих сочинениях. Сочетаем же в себе талант поэта с талантом живописца — первый для замыслов, второй для их осуществления.

Изучение анатомии придаст лишь большую ясность наставлениям, которые балетмейстер станет давать тем, кого пожелает обучать. Познания эти помогут ему без труда обнаружить изъяны их телосложения и глубоко укоренившиеся дурные привычки, столь часто препятствующие успехам учеников. Зная причину зла, он легко найдет способ борьбы с ним: основывая свои уроки и советы на разумном и вдумчивом анализе, он никогда не поведет своего ученика по ложному пути. То обстоятельство, что наставники обращают недостаточное внимание на телосложение своих учеников, а оно не менее разнообразно, чем их лица, и является причиной появления такого множества скверных танцовщиков, которых было бы, без сомнения, меньше, обладай их учителя умением вовремя указать каждому из них род танца, ему свойственный.

Самое трудное, как я уже сказал, заключается в том, чтобы украшать природу, не искажая ее, умело сохранять все подлинные ее черты, в то же время искусно смягчая или же подчеркивая их. Мгновение — вот душа каждой картины. Нелегко уловить его, еще труднее воспроизвести его правдиво. Откажемся же от искусства, если оно не заимствует свои черты у природы, если оно не облачается в ее простоту! Оно пленяет лишь в той мере, в какой остается скрытым, и торжествует подлинную победу лишь тогда, когда делается незаметным, и его принимают за природу.

Согласно Плутарху, танец являет собой немой разговор, говорящую и одушевленную картину, выраженную посредством движений, фигур и жестов. Фигурам его нет числа, говорит этот автор, ибо есть множество вещей, могущих быть выраженными с помощью танца. Фриник, один из древнейших трагиков, говорит, что находит в танце такое разнообразие черт и фигур, что число их может сравниться лишь с числом волн морских в пору зимних приливов.

Музыка является для танца тем же, чем слова являются для музыки. Сравнением этим я хочу сказать лишь одно: танцевальная музыка представляет собой или должна представлять своего рода программу, которая устанавливает и предопределяет движения и игру каждого танцовщика, последний, стало быть, должен передать содержание программы, сделать ее внятной при помощи энергических и выразительных жестов и оживленной игры лица. Действенный танец, следовательно, является проводником вложенных в музыку идей, призванным ясно и наглядно растолковать их.

Можно ли представить себе, что-либо более нелепое, чем опера без слов? Так вот, сударь, танец без музыки не более выразителен, чем пение без слов; это напоминает сумасшедших — движения несуразны и не имеют никакого смысла. Делать смелые, блестящие па, легко и быстро носиться из одного конца сцены в другой, — и все это под какой-нибудь холодный, однотонный мотив,— вот что я называю танцевать без музыки.

Мы владеем ногами и техникой танца, которой не было у наших предшественников, и это должно было бы, мне кажется, побудить композиторов писать более разнообразно и перестать сочинять для тех, кто существует лишь в воспоминаниях публики и жанр которых ныне почти совсем исчез. Танец наших дней — это новый танец; совершенно необходимо, чтобы новой была и музыка.

Поменьше феерий, поменьше чудес, побольше правды, побольше естественности — и танец предстанет в несравненно более выгодном свете.