Публикуем вторую часть конспекта знаменитых «Писем о танцах и балетах» Жан-Жоржа Новерра. Опубликованные в 1760 году, они реформировали искусство, предугадали его развитие и остались актуальными до сих пор. Первую часть материала читайте по ссылке.

Чтобы придать танцу ту степень совершенства, которого ему недостает, но которого ему легко было бы достигнуть, учителям танцев следовало бы держаться на своих уроках того же порядка, какого держатся учителя живописи. Сперва они заставляют учеников рисовать овал, затем отдельные части лица и, наконец, объединяют все эти элементы, чтобы изобразить голову. Подобным же образом поступают они и в отношении других частей тела. Когда ученик оказывается способным нарисовать фигуру целиком, наставник показывает ему, как оживить эту фигуру, сообщив ей силу и характерность; он учит его передать различные движения природы, он объясняет, каким образом распределять штрихи, которые оживляют лицо и запечатлевают на нем обуревающие, человека чувства и страсти.

Учителю танцев следовало бы поступать точно так же: преподав ученику па, способы их сочетания друг с другом, контрастные позировки рук, полуобороты корпуса и положения головы, он должен был бы вслед за тем показывать ему, как сообщить танцу смысл и выразительность посредством игры лица. Для этого достаточно поставить ученику несколько антре, в которых изображались бы различные чувства; но мало еще научить его живописать страсти в их апогее, нужно явить их ему в последовательном развитии, в их нарастании и затихании, показать, как отражается все это на чертах лица. Подобные уроки сделали бы танец красноречивым, а танцовщиков рассудительными; учась танцевать, они научились бы живописать чувства, обогатив тем самым искусство достоинствами, которые позволили бы гораздо более ценить его.

Я полагаю, сударь, что искусство жеста заключено у нас в слишком узкие рамки, чтобы производить то впечатление, которое оно могло бы производить. Одного движения правой руки, которую выносят вперед, чтобы описать ею четверть круга, в то время как левая рука, находившаяся в этой позиции, возвращается той же дорогой, чтобы, вытянувшись вновь, образовать контраст выдвинутой ноге, — одного этого движения еще недостаточно для выражения страстей. Пока движения эти не будут более разнообразны, они никогда не сумеют трогать и волновать.

Жест — это стрела, выпущенная из души; он оказывает немедленное действие и попадает прямо в цель, если только правдив.

Чтобы ускорить развитие нашего искусства и приблизить его к правде, необходимо пожертвовать излишней замысловатостью па; то, что будет при этом утрачено в технике ног, с лихвой окупится выразительностью рук. Чем проще будут па, тем легче вносить в их исполнение выразительность и грацию. Вкус всегда бежит трудностей и никогда не сопутствует им. Пусть танцовщики оставят их для упражнений, но исключат из танца: публике они совсем не нравятся, и даже тем, кто более других способен оценить их, они доставляют весьма умеренное удовольствие. Я смотрю на излишние технические трудности в музыке и танце, как на некое непонятное наречие, совершенно чуждое этим искусствам.

Искусства принадлежат всем. Пусть они говорят свойственным им языком, и тогда им не понадобятся никакие толмачи, и голоса их одинаково дойдут до сердца как знатока, так и непосвященного. Если искусство ограничивается внешними эффектами, никак не трогая сердца, не возбуждая страстей, не потрясая души, оно теряет способность пленять и доставлять удовольствие. Между тем как голос природы и правдивое выражение чувства всегда вызовет волнение даже у наименее чувствительных. Удовольствие — дань, в которой сердце не в силах отказать тому, кто пленяет его и волнует.

Хороший вкус не заключается в трудностях. Прелесть его — в естественности. До тех пор пока вкус будет приноситься в жертву техническим трудностям, пока танец будет лишен мысли, пока он будет ограничиваться одними тур-де-фор-сами, а пленительное искусство будет считаться презренным ремеслом, оно не только не сможет совершенствоваться, но станет падать все ниже, пока не впадет в ту полную безвестность и, смею сказать, ничтожество, в котором оно пребывало еще столетие тому назад.

Подавляющее большинство тех, кто посвящает себя сцене, полагает, что для того, чтобы стать танцовщиком, требуются только ноги, что актеру нужна только память, а певцу — только голос. Основываясь на столь неверной посылке, первые стараются лишь поусерднее шевелить ногами, вторые побольше упражнять свою память, а третьи — погромче кричать, а через несколько лет столь изнурительного труда удивляются, почему их признают никуда негодными.

Чтобы стать хорошим танцовщиком, нужно быть воздержанным. Могли ли бы английские скакуны (да простят мне это сравнение) обладать столь свойственной им резвостью и проворством, если бы за ними не было такого ухода? Пища их точнейшим образом взвешивается, питье тщательно отмеряется, время упражнений твердо установлено, равно как и время отдыха. Если эти меры приводят к таким успешным результатам у столь крепких животных, какую же пользу может оказать разумная и размеренная жизнь на существа слабые от природы, но предназначенные для тяжкого и изнурительного труда, требующего сильного и крепкого телосложения.

Существует еще два дефекта, препятствующие развитию нашего искусства: первый — это несоответствие между характером танца и данными танцовщика, второй — недостаточная сила поясничных мышц.

Даже обладая всеми остальными качествами, необходимыми для достижения совершенства в нашем искусстве, нельзя стать хорошим танцовщиком, если торс не поставлен прочно на бедра. Качество это является, без сомнения, врожденным, но если искусный учитель не разовьет ваших природных данных, они останутся втуне. То и дело приходится встречать сильных и энергических танцовщиков, не имеющих ни апломба, ни твердости. Их исполнение отличается расхлябанностью, и, напротив, мы постоянно видим других, отнюдь не отличающихся врожденной силой, но, так сказать, прочно поставленных.

Мгновенно закрепленное впечатление — вот единственное, что предопределяет композицию. Все искусство состоит в том, чтобы уловить его и удачно им воспользоваться.

Вы требуете от меня, сударь, чтобы я рассказал вам о моих балетах. С большой неохотой уступаю я вашим настойчивым просьбам. Описаниям произведений подобного рода присущи обычно два недостатка: если балет отличается определенными достоинствами, описание всегда ниже оригинала, если балет посредственный — оно выше его.

Нельзя судить о коллекции картин по каталогу, равно как и оценивать достоинства какого-либо литературного произведения по предисловию или проспекту издателя. То же и с балетами: их необходимо видеть, и притом по нескольку раз.

Поговорите с артистами, спросите у них, почему не стремятся они быть самобытными и сообщить своему искусству более простую форму, более правдивое выражение, более естественный вид; в оправдание своего равнодушия и лености они скажут вам, что боятся прослыть чудаками, что вдаваться в новшества, творить — путь опасный, что публика привыкла к определенным приемам и отклониться от них значило бы вызвать ее недовольство.

Таково, сударь, большинство людей, посвятивших себя театру. Всякий почитает себя совершенством. Не удивительно поэтому, что все те, кто пытался раскрыть им глаза, в конце концов потеряли терпение и даже раскаиваются в своих попытках излечить их.